Колумбы иных миров - Страница 82

— Прелесть!!! — взвизгнула Ильза совершенно искренне. А Эдуард от неожиданности поперхнулся. Потому что внешность крошка Паскуаль имел, прямо скажем, спорную. Вот что Хельги писал по этому поводу в своем дневнике.

«Меня давно занимает вопрос: почему детеныши зверей, все без исключения, выглядят такими милыми и приятными, а отпрыски тварей разумных в младенческом возрасте совершенно отвратительны?

Увы, к маленькому Снурру это наблюдение относится в полной мере. Конечно, если бы мне пришлось выбирать между ним и детенышем человека или, там, сприггана, лично я предпочел бы Паскуаля. У него расцветка более креативная — в зеленую крапинку. Но в остальном… воздержусь от комментариев!

Но дамское восприятие младенцев, как правило (дисы исключение), лишено объективности — наверное, сказывается материнский инстинкт. К примеру, Ильза от Паскуаля в полном восторге. Целует его, умиляется, издает странные звуки, не имеющие отношения к членораздельной речи — что-то вроде «у-тю-тю». Только на руках таскать не может — он почти с нее ростом. А то бы непременно сделала это, она всегда так поступает с младенцами, независимо от степени их безобразия. И он, в конце концов, непременно бы на нее надул — младенцы всегда так реагируют на Ильзу. Не представляю, что за удовольствие она в этом находит?

Конечно, когда Паскуаль станет старше, я его тоже полюблю. Но пока стараюсь держаться подальше. Особенно когда он начинает плеваться…»

Пожалуй, Хельги был излишне суров. При всем своем внешнем безобразии наследник Лавренсия Снурра обладал одним неоспоримым достоинством: он был не из тех младенцев, что будят окружающих отвратительными криками. Он мирно спал сам и давал спать другим. Друзья отлично отдохнули за ночь. Плотно закусили рыбой. Еще раз обсудили ситуацию в Староземье. Правда, Лавренсий Снурр о происходящем наверху почти ничего не знал, сказал лишь, что утопленников в последнее время стало не в пример больше.

И только тогда Рагнар наконец вспомнил о лошадях, оставленных наверху!

Бедный, бедный прохожий! Могли он осмелиться нарушить приказ будущего короля? Не мог! Поэтому он так и сидел на берегу, замерзший и голодный, уверенный в том, что сидеть так ему придется до конца дней своих. А что еще он мог подумать? Представьте себе ситуацию: к вам подходит наследник престола, приказывает: «Сторожи, пока я не вернусь, да не вздумай обмануть!» — затем широким, уверенным шагом направляется к ближайшей полынье и лихо ныряет под лед. Несчастный прохожий был в полном смятении: что делать?! И лошадей оставить нельзя — нарушишь высочайший приказ, и горестную весть о гибели принца нужно доставить во дворец, а других прохожих, способных помочь его горю, на переправе, как назло, нет ни одного. Так и провел он ночь, в страданиях телесных и терзаниях душевных. И представьте, что было с ним, когда Рагнар вернулся. Тем же путем — через полынью!

Только вид золота — в раскаянии Рагнар отвалил его столько, что хватило бы на целый дом с коровой в придачу, — вывел прохожего из состояния панического ступора. «Не станет же утопленник расплачиваться за услугу деньгами?» — рассудил тот.

…За рекой Оттонские владения не заканчивались. Там лежали вассальные земли, принадлежащие многочисленным родичам Рагнара по отцовской линии. С ночлегом стало тяжелее. Рыцарь отказывался останавливаться в домах. Приходилось затемно, аки татям ночным, пробираться в сараи и на сеновалы и затемно же уходить.

— Если до теток дойдет, что я проходил мимо и не заглянул погостить, они мне потом всю плешь продолбят! — образно пояснил Рагнар.

— Давай заглянем и погостим! — Орвуд однозначно отдал бы предпочтение графским замкам, а не деревенским сеновалам.

— У всех не нагостишься! Тебе папашиного пира мало показалось? Кстати, отец из всего нашего семейства самый здравомыслящий.

— Не будем рисковать! — живо поддержал рыцаря Хельги…

Восемь дней ковыляли наемники по занесенным дорогам до оттонских границ. В лучшие дни, напрямик через лес, за этот срок можно было добраться до самого Буккена, даже пешком. Но лес утонул в непролазных сугробах. От лошадей, то вязнущих в снегу, то скользящих, как коровы на льду, пользы было немного — то и дело приходилось спешиваться и тащить их под уздцы, словно упрямых ослов.

— Пешком быстрее дойдем! — не уставал повторять Хельги, действуя всем на нервы. Друзья понимали: на самом деле демон-убийца никуда не спешит и печется исключительно о благополучии лошадей, жалеет гонять в непогоду.

— А нас тебе не жалко? — укоряла сильфида.

— Конечно, жалко, — смиренно кивал подменный сын ярла, — при такой черепашьей скорости езды неподвижно сидеть верхом очень холодно. Недолго и простудиться. Пешком нам будет гораздо теплее! — Потом он важно процитировал мудрое изречение иного мира: — Жизнь есть движение!

Лошадей оставили на границе. Но не потому, что прониклись состраданием к нелегкой участи четвероногих. По словам пограничных стражей, на землях севернее Оттона свирепствовала бескормица и сена нельзя было достать ни за какие деньги. За ним все направлялись в Оттон. Ходили слухи, будто один оборотистый десятник с приморского участка уже успел сколотить неплохой капитал торговлей через границу.

— Спекулянт! Контрабандист! На галеры его! — Рагнар сделал вид, что сердится, хотя на самом деле искренне радовался удаче доморощенного коммерсанта.

— А почему случилась бескормица? Разве лето было засушливым? — полюбопытствовал Хельги. Ему показалось странным: в Оттоне урожай — хоть отбавляй, а на сопредельных землях — голод.